"И Джонни начал рассказывать. Его голос звучал мягко, почти напевно. Временами он переходил на английский, архаичный и оттого непонятный, но гораздо более приятный на слух, чем та мешанина, на которой говорят в наши дни.
Он рассказывал мне, что значит быть поэтом, одержимым стремлением к совершенству и куда более суровым к себе, чем самые злобные из его критиков. А критики были злобными. Его стихи отвергали, над ними смеялись, их называли вторичными и просто глупыми. Бедность не позволяла ему жениться на любимой женщине, однако он ссужал деньгами своего брата в Америке, лишая себя последней возможности обрести наконец материальную независимость. А когда его поэтический дар достиг расцвета и пришёл краткий миг славы, он пал жертвой "чахотки" - болезни, которая унесла в могилу его мать и брата Тома. Его отправили в Италию, якобы "на лечение". Он понимал, что это означает на самом деле - одинокую, мучительную смерть в двадцать шесть лет... Он рассказал мне, какие испытывал муки при виде почерка Фанни на конверте, ибо малейшее движение причиняло ему боль. Рассказывал о преданности молодого художника Джозефа Северна, которого "друзья" поэта (покинувшие его в дни болезни) приставили к нему в качестве спутника и компаньона - Северн ухаживал за умирающим и оставался с ним до самой кончины. Он рассказал мне об ужасе ночных кровотечений, о докторе Кларке, который пускал ему кровь и прописывал "физические упражнения и свежий воздух". И неконец, он поведал о полном разочаровании в Боге и беспредельном отчаянье, воплотившихся в сочинённой им самим собственной эпитафии, которая и была высечена на его могиле:
"Здесь лежит тот, чьё имя написано на воде"."