Несмотря на весь практицизм, эгоцентризм, которые, как принято считать, присущи Европе, человек Запада радел о благе ближнего и жизнь свою отдавал, повинуясь не столько "долгу", сколько состраданию, порой вселенскому состраданию. Это вселенское сострадание не характерно для культур Японии и Китая, хотя буддизму оно не чуждо. По словам Чандракирти: "Когда божественные будды вступают в преисполненную блаженством нирвану, где исчезает всякая множественность, они становятся подобны царственным лебедям, свободно парящим в воздушном течении, рождённом двумя их крылами - крылом сострадания и крылом мудрости". Но это сострадание нирваны, а не сансары, где пребывает человек.
Одни могли перевернуть мир, если страдал человек, другие могли забыть человека, если того требовал мировой порядок. Подвижничество, самопожертвование во благо ближнего могли не соответствовать Пути (1). Другое дело, что японские художники и поэты не меньше страдали и не реже подвергались опале, но, как правило не за свои убеждения, хотя бывало и так, а по прихоти восточного деспота, не допускающего и мысли о свободе волеизъявления. Европа же была готова разрушить дао, восстав против неба и бога, если страдал человек. Это-то и поразило японцев в европейской и русской литературе XIX века.

(1) Идея подвижничества, желание переделать этот мир, облегчить участь людей могла появиться на почве вэй - "деяния", модели поведения, допускающей вторжение в естественный порядок вещей, и не могла появиться на почве увэй - "недеяния", как нарушающая дао, естественный порядок вещей.