Я конечно понимаю, что это сегодня к вечеру станет бояном, но не могу удержаться
/Порция армейского юмора к 23 февраля:



Бегом шагом марш!

Билеты разные. Одному может достаться полегче, а другому - попроще.

Бинокулярий - это два очка. БМП, товарищи курсанты, это не боевой механизированный поросенок.

Боец должен отдавать честь каждому дереву, начиная с меня.

Бои в городе - это не в поле, поэтому нужно не окопы строить, а баррикады копать.

Бой - это единственное средство достижения победы в бою.

Бойцы без сапог, в тапочках - и такое бывает, потому что военные сапоги очень плохо предназначены для носки на ногах.

Большинство автомобилей в мире - иномарки.

Бомбоубежище накрыто сеткой, чтобы бомба не знала, куда падает.

Будете в увольнении, не знакомьтесь с незнакомыми людьми.

Будете общаться непосредственно со мной, то есть с преподавателем.

Буду называть номера - выходить из строя: метр девяносто три...

Бушуев у нас тут болен в одном месте.

Была бы пара, а студенты найдутся.

Были там караульные собаки. Посмотрели, поговорили - оказались обычные собаки. Было придумано то, что создали танк.

Был наделен вот этой вот наделенностью...

Быстро доклад мне о наличии расхода личного состава!

В 10:00 утра состоится вечер, посвященный...

В армии виноват не тот, кто виноват, а тот - кого назначат.

В армии вас будут поднимать и засыпать по сигналу.

В армии дураков не держат, потому я и здесь!




В вас начинает просыпаться военный человек, то, что вы говорите, совершенно невозможно понять. J/

Сейчас от меня отпишется половина читателей, да и Бажова жаль, но я не в силах удержаться!
Под катом – слэшные непристойности. Добром прошу, не читайте.

Нефритовый стержень.

читать дальшеБыло это в ту пору, когда геев на заводах сысертских еще пидарасами звали.
Кого звали, а кто и сам приходил. А к кому не приходили, тот всякой утварью подручной обходился. Ну, тут дело известно – кочерга или ухват на подойдут, приходилось всяко подручно из малахиту выделывать, да из змеевика, да еще из камней всяких. Такие, слышь, штуки получались, что диву даешься. Иное и в Сам-Петербурх увозили.
Был в ту пору мастер Прокопьич. По этим делам первый. Лучше его никто не мог, хоть и в годах был. А барин тогдашний шибко камнерезно дело любил, вот и велел приказчику приставить к этому Прокопьичу парнишек для выучки.
- Пущай-де переймут все до тонкости.
Только Прокопьич учил шибко худо. Все у него с рывка да с тычка. Наставит парню синяков да засосов, чуть не оборвет, что обрывается, да и говорит приказчику:
- Не гож этот. Рука у него неспособна, задница неудобна. Толку не выйдет.
- Не гож так не гож… Другого дадим.
И нарядит другого парнишку.
Таким манером Прокопьич пол-рудника Красногорского перепортил.
Парни прослышали про эту науку и сговорились Прокопьича порешить, да тут дело дошло до Данилки-Недокормыша. Сиротка круглый был парнишка. На ножках высоконькой, худой-расхудой, в чем душа держится, а с лица чистенький и глазки голубеньки – чисто уке кавайное.
Прокопьич поглядел на него, да и говорит:
- Еще ченслэша мне не хватало. Моего резца-то здоровые парни не выдерживают, а этого ткнешь разок и убьешь ненароком.
Только приказчик и слушать не стал.
- Дано тебе – учи, не рассуждай. Одинокий это парнишка, хоть насквозь пробуровь, никто не спросит.
Ну, ничо. Приладились как-то. Способный Данилушко-то оказался. Зажили душа в душу.
Долго ли, коротко, а только случилось у них незадача. Взялся Прокопьич могильну плиту для барина ладить (барин как раз к тому времени от натуги окочурился – больно вредное оно, камнерезно дело, даже если сам ничего и не робишь). Выискал Прокопьич гранитну глыбу, для вдохновенья ведро самогону принял, а наутро от давления помер. Глыбой его, слыш-ко, придавило.
Заскучал без Прокопьича Данило. С лица спал, глаза беспокойные стали, а руки так ходуном и ходят – от работы, видать. За что не возьмется, за чашу там или вазу какую, такое выходит, что мастера малахитны только в затылке чесали.
Был на прииске старичок один. Он еще Прокопьича и других мастеров учил. Вовсе ветхий старичоночко, а только маету Данилушкину понял, и говорит:
- Выточи себе нефритовый стержень, дурень, и успокойся уже, не вводи народ в соблазн. Гляди-ко – что ни ваза, то килик срамной, что ни шкатулка – чисто Камасутра расписная.
Запали Даниле в душу слова стариковы.
Пошел он как-то в лес погулять. Выпил маленько, день воскресный. Народ рудничный как раз стенка на стенку пошел. Данило-то не любил, когда его кулаками по морде молотили. Вот вышел он на Змеиную горку, и вспомнился ему стариков наказ.
И видит он: стоит Прокопьич, чуть виден, как туман голубенькой. Кинулся к нему Данило, споткнулся, да и звезданулся лбом о камень какой-то, а как очухался, видит – из земли нефритов булыжник выворочен. И все, как Даниле надо: ровненькой, гладенькой, снизу потолще, прожилочки на тех местах, где требуется… Ну, все, как есть.
- Глянь-ко, камень какой. Ровно нарочно под меня сделан… Выточу стержень, а там хоть женись. Вон на Катьке Летеминой, чем не невеста: в плечах косая сажень, бровь густая, глаз рысий, и даже лицом на трезвого Прокопьича смахивает.
И стал Данило нефритовый стержень ладить. А тут приказчик явился и дает Даниле урок: барину молодому, вишь, тоже стержень понадобился. Данило и взялся.
Барину по анатомическому атласу делает, из змеевика. Делает, смеется.
- Ишь, ободок позолоченной, а по нему - цветочки резные.
А себе из нефрита день и ночь точит, придумывает, как поправить, как лучше сделать. Каждую прожилочку, каждую складочку выточил. Ровно живой вышел, так сам в руку и ложится. А Даниле все нехорошо – то толсто, то тонко.
Вот, люди бают, у Медного горы Хозяина есть каменный жезл. Кому он тот жезл покажет, тот таким мастером камнерезных дел станет, что другие и рядом не лягут.
Однако же осень пришла, и Катя с топором возле дома Данилина запохаживала. Надоело ей в девках сидеть.
Ладно, думает Данило, женюсь, пожалуй, а стрежень как есть оставлю.
Как раз около Змеиного праздника свадьба пришла. Отгулял Данило на мальчишнике, и грустно ему чего-то стало. Дай-ко, думает, на Змеиную горку еще раз схожу. Подошел он к крутику, где нефрит брал, а в глазах двоится, и чудеса всякие мерещатся.
Сел Данило, задумался. Стержень нефритовый из головы нейдет, мысли в головке отдаются. И так ему жарко стало, ровно лето воротилось.
Данило голову поднял, а напротив стоит Медной горы Хозяин. Данило его признал сразу. Может, по малахитовым одеждам, может, по красоте неописуемой, а может, по медному проводу, что за ним везде тянулся.
Кто его знает. Мастера, они народ приметливой.
- Что, Данило-мастер, не входит твой нефритовый стержень?
- Не входит, – говорит. – А войдет, так не выходит.
- А ты не вешай головку-то. Другое попытай.
- Нет, - отвечает, - не могу больше. Уж год без сексу. Покажи каменный жезл.
- Показать-то, - говорит, - просто, да потом жалеть будешь.
- Не отпустишь из горы?
- Зачем не отпущу? БДСМа не практикуем, чай, не Европы. Сам не уйдешь.
- Покажи! Жизни мне нет никакой! Одна работа да Катя с топором, ровно маньяк техасской.
- Ну, гляди.
Расстегнул Хозяин штаны малахитовы. Поглядел Данило и сомлел на месте.
Как очнулся, домой побежал. Взял балодку, да как ахнет по стержню, только схрупало. А тот, что для барина делал, не тронул. Плюнул только на головку, да выбежал.
С той поры Данилушку и найти не могли.
Кто говорит: спятил Данило, в эксгибиционисты подался. Видели его, говорят, в Москве на Казанском вокзале, в тулупе на голое тело.
Кто врет, что уходил его насмерть Хозяин Медной горы своим каменным жезлом. Выдумки всё. Свечку, поди, не держали, завистники.
Потому известно – живое всяко лучше, чем сработанное, будь оно хоть трижды из нефриту, да еще с позолоченным ободком.
А Катя-то, невеста Данилова, так до сей поры с топором и ходит, Данилу встретить надеется.
Через тот топор вышла у Кати интересна история, но про нее сказ в другом месте будет.

Это я! )))
Увидела у Одинокая Волчица (Юлия)